{phocagallery view=category|categoryid=61|imageid=2508|float=left}
Таких женщин, как она, в деревнях России было множество. И судьбы их похожи, как будто написаны под копирку – не очень сытое детство, война и работа, работа, работа. Но во все времена именно такие женщины и были тем самым становым хребтом русского народа, на котором держалось, выживало, крепло наше Отечество.
Разговариваешь с Любовью Петровной Мазуриной и словно пьешь воду из чистого родника — речь простая, незатейливая, не замутненная никакими иностранными и мудреными словами. И сама она, несмотря на то, что нынче ей исполнился 81 год, какая-то очень по-молодому светлая.
О жизни своей рассказывает по-девичьи застенчиво, как будто стесняясь того, что не было в ней ничего, по ее мнению, особенного.
Жили ее родители Матрена Андреевна и Петр Егорович Коршонковы в деревне Кошеево, что недалеко от Жарыни. Маленькая Люба стала четвертым ребенком в их семье, а после нее родилось еще двое. Жили, как все. Мать обихаживала семейство, отец работал в Жарыни на спиртзаводе. Держали хозяйство – без него не выжить, да и государству надо было сдавать то яйца, то молоко, то мясо.
Но лучше о своей жизни пусть расскажет сама Любовь Петровна:
— Я как подарок к Новому году — 1 января родилась. Такой вот подарочек. Себя я с трех лет помню. Жили просто, но дружно. Я как подросла, стала к учительнице бегать, Мария Алексеевна ее звали – молодая, красивая, у нее много красивой одежды было. Она меня и грамоте потихоньку учить начала.
Никаких замков на хате да на калитке тогда в деревне не было. Уходим в поле или в лес – дверь на прутик закрываем. И чтобы что-то со двора или из дома пропало – никогда такого не бывало. Люди друг с другом делились душевно, выручали, если кому что надо было.
Помню, когда война началась, брат Коля на фронт пошел, там его потом и ранило. А папка пришел домой и принес гранаты ручные. На стол положил, а мы, малые, обрадовались: вон, мол, какие игрушки папка нам принес. Через три дня отец тоже на фронт пошел, по дороге его ранило, наши его подобрали. В войну трехлетняя сестренка Валя умерла, а потом брат Витя родился. Сейчас-то уже никого их нет.
В войну страшно было. Немцы ходили к нам, они заставляли мать хлеб им печь. Сядут в избе за стол, а мы из-за печки смотрим, как они едят, выпивают да разговаривают между собой.
Горя хватало. Брат отца на фронте погиб, а его жену-еврейку с четырьмя малыми детьми немцы в яму закопали. И учительницу мою Марию Алексеевну убили фашисты – думали, что партизанам помогает. Привязали ее голую к елке, да так и оставили и никого не подпускали. Так она и умерла страшной смертью.
Немцы особо лютовали, когда партизаны им мешали. Помню, фашисты окружили стог — думали, что партизаны там прячутся. Согнали мальчишек. Мать в ноги кинулась – отпустите детишек. Дети закричали, а немцы из автомата — да по избе, по окнам. Меня мать в погребе спрятала. А один немец — рыжий, с оспинами на лице — к погребу и пошел. Мать выскочила, кричит ему: нету, нету там никого! Еле уцелели.
Когда немцы стали жечь деревни, мы уехали за Волконщину. А потом, когда наши пришли, вернулись. Хата наша осталась цела. Я сразу во второй класс пошла. Мама мне холщовые штаны сшила, в них и ходила. А школу закончила уже в Жарыни. Тогда и отец умер.
Трудно, конечно, было, есть да одеть особо нечего, все порушено. Но что в печке ни сваришь – все вкусно, хоть затируха (в те годы суп из воды с мукой — авт.) какая. А печка у нас большая была, шесть чугунков можно было поставить. На ней и спали, и ели, и грелись зимой. Огороды люди пахали на коровах. Тогда пошла я в совхоз собирать колоски. Потом в Кириллы на работы посылали. Там мы на крыльце конторы спали, потому что внутри клопов было столько, что не счесть. Потом на шоссейной дороге работала, там мы асфальт клали.
Тяжело работали, но все равно весело было. Это сейчас молодежь какая-то унылая – сидят по дворам. А мы день работаем, а потом помоемся в речке и на танцы бежим — в Кириллы или Шумячи. Одежонка у всех была не ахти, да и мало, так мы менялись: сегодня ты мне кофту даешь, а я тебе свое платье даю. Мать, бывало, тайком самогонку выгонит, продаст и купит штапелю (ткань — авт.) мне на платье.
Ребят тогда много было, знакомились, провожались. Помню, на мосту до утра простоишь, потом поспишь в траве — и на работу снова. И с Ваней своим я на работе встретилась. Как он из армии пришел, так через три месяца мы и поженились, и я стала Мазурина. Свадьба наша на конях ехала, а во дворе уже столы ломились – хозяйство-то свое все держали, постарались чем людей угостить. Ох, и весело было!
Свекровь у меня хорошая была, я ее жалела. Да и с Ваней мы прожили 49 лет как один день. И не поругались ни разу. Почти всю жизнь трудились в колхозе в Жарыни – и в полеводстве, и в животноводстве, куда пошлют. Как успевала? Да как все – с работы прибегу, ломоть хлеба сольцей посыплю и иду корову встречать, так по дороге и поем. Корову подою, скотине да семье надо сварить, всех накормить, огород припутить – у нас 49 соток было. Работушки всегда много.
Вот уже десять лет я в городе живу. Две дочки теперь у меня – Таня и Наташа, на заводе автоагрегатном работают. Шесть внуков выросли, и правнуки есть – три мальчика и две девочки. А все равно, когда ночью не сплю, деревенскую жизнь вспоминаю. Хоть и хорошо сейчас, а все не так, как тогда. Бывало, с подругами созвонимся и вспоминаем, вспоминаем…
Была еще одна страница в жизни Любови Петровны, о которой она не захотела откровенничать в нашем разговоре, потому что слишком это больно, слишком страшно — ее сын Сергей, вернувшись после службы в Афганистане, вскоре умер. А как об этом расскажешь?..
Это старшее поколение – наша живая история. Но зачастую некогда нам их расспросить, некогда выслушать. А они, увы, постепенно уйдут и унесут с собой что-то необычайно ценное, теплое, настоящее, что могло бы помочь и нам выстоять в нашей современной суетной жизни.
Живите долго и в добром здравии, Любовь Петровна! И низкий Вам поклон…
