{phocagallery view=category|categoryid=69|imageid=3488|float=left}
Сколько раз здесь бывал, все исхожено вдоль и поперек, и вот на ж тебе – заблудился! Леший попутал, не иначе.
Часа полтора проплутав от делянки к делянке, я пошел по песчаному руслу пересохшего лесного ручья, пересек глубокий заросший ежевичником овраг и вышел на совсем уж незнакомое мне место. И тут я заметил человека. Тот, заранее обнаружив меня по хрусту ломающихся под ногами веток, не стал прятаться, но и не окликнул – просто настороженно ждал, когда я приближусь.
На приветствие он сухо ответил кивком головы, не скрывая легкого раздражения от присутствия постороннего. Внимательно оглядевшись, я окончательно убедился, что никогда раньше не заходил в этот глухой угол леса. На пологом сухом косогоре, редко поросшем молодыми дубками и густо осинником, в первую очередь внимание привлекал высокий, в рост человека деревянный крест, сработанный топором, но так ладно, что топорной работу не назовешь. Под аккуратным жестяным козырьком в рамочке со стеклом на кресте висела фотография молодого парня. На приземистой лавочке возле креста лежал выцветший рюкзак. Все это было неожиданно и показалось странным, что, очевидно, и отразилось на моем лице. В растерянности я не нашелся, как завязать разговор: задавать лишние вопросы в этом партизанском крае не принято искони.
Заметив мое замешательство, незнакомец – седой мужчина лет пятидесяти – смягчился и снисходительно обратился первым:
— Мир тесен. Расслабься, мил-человек, — все ничего. Присядь вот, помянем сообща, как полагается по русскому обычаю, — указал он на лавочку, забирая с нее рюкзак. В движениях его чувствовалось основательность, в голосе властность, внутренняя уверенность в себе, присущая людям, крепко стоящим на ногах.
— У вас здесь кто-то похоронен?
— Не похоронен. Смерть здесь принял мучительную, какой лютому врачу не пожелаешь… Сын, царствие ему небесное, Юрий… — глаза отца повлажнели, он перекрестился. – Да ты присаживайся, в ногах сам знаешь…
Из развязанного рюкзака была извлечена бутылка водки, нехитрая снедь. Пили не чокаясь. После третьей стопки, Егор, как он представился, указал на обрушенный вход в барсучью нору, по всем приметам уже не жилую, давно заброшенную:
-Вот тут все и случилось, — и он неспешно, время от времени с волнением затягиваясь сигаретой и подыскивая нужные слова, поведал историю, которая и легла в основу дальнейшего повествования.
* * *
Юрка был добытчиком каких мало. Охота служила ему не пустой забавой, не «утехой для мужчин», как пишут иногда в своих журналах городские приверженцы Артемиды, не развлечением, как для большинства великовозрастных балбесов, стреляющих по сойкам да по пустым бутылкам, — охота Юрку кормила, и в этом он превзошел всех мужиков-односельчан, пробавляющихся ружьем несерьезно, от случая к случаю. Мех бобра, норки, выдры, куницы, да даже лисы и енота на черном рынке у скорняков пользовался спросом и был в цене, что позволяло не только сводишь концы с концами, но и безбедно, по местным меркам, существовать. Дичина-солонина, тушенка, копчености – в доме не переводилась, и присловье «дым густой, обед пустой» было не в чести. Опять же рыбалка – тоже подспорье, еще какое. Правда, вразрез существующим правилам, в нарушение закона… Риск? Совесть? – Юрка даже и не заморачивался на эту тему, а просто привычно делал свое дело, и все у него было шито-крыто, все сходило ему с рук: ни разу он не попался, ни разу не поплатился. Дерзким и ловким фортуна благоволит, делая их еще и удачливыми. До поры…
* * *
Однажды, уже в зазимок – лежал небольшой снежок – Юрка не вернулся из леса ночевать. Такое случалось и раньше: то лося разделывает, припозднится, то зайдет в дальний край угодий, не успевает с капканами засветло – ночевать в лесу не в новинку: топор с собой – костер пожарче, лапник под бок, не пропадешь! Да и что может случиться в своем лесу, знакомом Юрке с детства, куда он заходит хозяином! Именно «своем», потому что и начинается- то лес сразу на задворках, в конце огорода, и тянется…- пешком не обойдешь за сутки, ни за двое. Но когда под утро во двор прибежала Юркина собака, а сына все не было и не было – Егор почуял неладное. Да и поведение собаки было каким-то странным, внушало тревогу: она то возбужденно лаяла, привлекая внимание, то жалко опускала голову, как бы винясь, что сделала что-то не так, не правильно, за что точно не похвалят… Ягодка появилась у Юрки года три назад забавным кутенком, озорным и игривым, но уже со всеми задатками незаменимого помощника на охоте. Еще в полуторамесячном возрасте – молоко на губах – она азартно раскопала, учуяв, крысиное гнездо под стоявшим во дворе верстаком, и передушила весь выводок пасюков, подчиняясь врожденному инстинкту норного охотника.
Кличку щенку выбирать долго не пришлось: два ведра черники в уплату за славного крепыша с характерным для ягдов окрасом и загодя купированным хвостиком подсказали верное решение, подчеркивающее и название породы, и пол, и цену вопроса – Ягодка.
— Ягда, Ягда, фьють-фьють-фьють, — посвистывая, позвал Егор как можно ласковей, — собака неохотно давалась в руки, признавая за хозяина лишь Юрку. Та подбежала поближе, позволив разглядеть себя получше. Отсутствие ошейника и в кровь искусанная морда псины с запекшимися бурыми пятнами на брылях навели Егора на пугающую догадку: с сыном беда. Сердце у отца упало.
* * *
Егор спешил. На схваченном с ночи легким морозцем снегу легко просматривались и вчерашние следы от Юркиных сапог с глубоким «тракторным» протектором, и неглубокий собачий хаслед, челноком петляющий вдоль основной тропы. Егор старался по возможности сокращать путь, напрямую срезая частый Юркины отклонения от маршрута, вызванные то случайным препятствием, вроде сырого болотца или поваленной поперек сучковатой сушины, то изучением изредка встречающихся на белой тропе звериных следов, не оставленных без пристрастного внимания молодого охотника.
Хорошим ориентиром служила Ягодка, мелькающая среди деревьев, забегающая наперед и потом, как бы с пониманием, дожидающаяся спешащего за ней человека, то и дело останавливающегося перевести дух и вытереть с лица соленый, разъедающий глаза пот.
{phocagallery view=category|categoryid=69|imageid=3489|float=left}
По пути Егор вспомнил, как накануне сын сдержанно, как бы между прочим, похвастался, что отыскал жилое барсучье убежище в отдаленном, редко посещаемом квартале лесных угодий, но не решился, пожалев, запускать в нору собаку, еще не разу не притравленную на обладателя мощных когтистых лап и острых зубов. Кажущийся неуклюжим увальнем на поверхности, в глубине родного подземелья, где и стены помогают, барсук, как правило, оказывает ожесточенное сопротивление любому агрессору, посягнувшему на его территорию
Мысленно перебирая возможные причины в Юркиной задержки — схватили егеря. Сломал ногу, неосторожно ранил себя – Егор старался даже мысли не допускать о самом страшном, самом плохом, непоправимом, оставляя шанс на желаемый благополучный исход дела: даже если что-то и произошло, вот сейчас подоспеет его отцовская помощь, и все разрешится самым чудесным образом, все станет на свое место, войдет в нужное русло. Главное успеть.
— Юра-а-а!!! – в лесной тишине в морозном воздухе крик Егора прозвучал неожиданно и резко. В ответ напуганные сойки осыпали его своими проклятиями и уже неотстанно сопровождали назойливым стрекотанием, оповещая окрест о вторжении постороннего.
Очередной раз забежавшая наперед Ягодка взлаяла невдалеке азартно, на высоких тонах, и, с трудом вскарабкавшись по скользкому крутому склону оврага, дополнительно гнетущего своей мглой и затхлостью, Егор устремился на ее голос. То, что он увидел, повергло его в шок, безжалостно разрушив все предыдущие надежды, парализовав волю. Собака отчаянно, как на дичь, лаяла на неподвижно торчащие из тесного лаза в подземное углубление ноги, обутые в сапоги с знакомым протектором. Рядом на рюкзаке лежало Юркино ружье…
На ясном, почти безоблачном небе ярко играло уже полдневное солнце, деревья красовались в искрящемся серебристом инее. Но все это померкло в глазах Егора, да и все окружающее пространство сузилось для него до кошмарной картины торчащих из норы неподвижных ног сына.
Сознание Егора на мгновение помутилось, колени его подкосились не столько от физической усталости, сколько от тяжести насевшего на плечи непоправимого. Ужас, горе и отчаяние овладели им, и даже не крик, а дикий, истошный, раздирающий душу вопль вырвался из груди несчастного отца.
— А-а-а! – не переставая в исступлении кричал Егор, голыми руками разрывая мерзлую, плохо подающуюся землю, не обращая внимании ни на боль, ни на выступающую из-под содранных ногтей кровь. – А-а-а!
Ягодка, не понимая до конца какая страшная трагедия приключилась с ее хозяином, но по-собачьи осознавая, что и ей тоже нужно что-то делать, чем-то помогать, принялась, поскуливая, тоже копать, не только лезла Егору под руку и тем самым мешала. Несколько раз тот отталкивал и даже отшвыривал помощницу, и, наконец, обезумивший в припадке гнева, обозленный на, как ему казалось, виновницу всего случившегося, схватил с рюкзака Юркино ружье и в упор разрядил в Ягодку стволы, спустив сразу два курка.
Гром сдвоенного выстрела вернул Егора к реальности: он отбросил ружье, рухнул на землю, обхватил дрожащими руками окоченевшие ноги сына и, уткнувшись в них лицом, дал волю слезам, горько зарыдав, судорожно всхлипывая и крупно вздрагивая плечами.
* * *
Как заядлый охотник, Юрий, конечно же, вернулся к обнаруженной им барсучьей норе. В сезон добыть заплывшего салом барсука всегда считалось великой удачей: полведра ценнейшего целебного жира, хитрым образом вытопленного из упитанной тушки несчастного заложника народной медицины, даже по заоблачным ценам уходило влет, серьезно пополняя бюджет добычливого счастливчика.
В очередной раз внимательно обследовав укромное место поселения, следопыт наспех заткнул своей ватной курткой секретный запасной лаз, устраиваемый барсуками на случай вынужденного ретирования, и, взяв на изготовку ружье, решительно отстегнул ошейник с рвущейся в бой Ягодки. Ягдтерьер, с присущей этой славной породе злобой и страстью, ринулся в нору, где тотчас встретил яростный отпор загнанного в угол зверя, вес которого случается, достигает двух пудов.
Завязалась дуэль: их жерла норы доносились звуки ожесточенной борьбы. Неопытная Ягодка, «на чужом поле» впервые повстречавшая достойного, а то и превосходящего ее силой и сноровкой противника, явно не справлялась с задачей: надо было либо своим напором выдавить, выгнать барсука под выстрел хозяина, либо задушить зверя в норе и вытянуть наружу. Время шло. Подземный поединок не прекращался, о чем свидетельствовали лай и рычание, то периодически стихающие, то возобновляющиеся с новой силой. Одно время казалось, что собака, пятясь задом, упорно продвигается к выходу, рывками волоча за собой поверженного противника. И что она уже совсем близко.
На всякий случай притупив на рюкзак заряженное, готовое к выстрелу ружье, охотник решил сам полезть на подмогу, попытаться руками дотянуться до собаки и вытянуть ее вместе с добычей, в которую норники вцепляются мертвой хваткой. Сухопарый. Без верхней одежды, он легко протиснул гибкое молодое тело во входное отверстие. В норе было тесно, душно и темно. Упруго упёршись ногами в землю, Юрка с усилием, толчком на сколько можно продвинул корпус тела вперед, держа вытянутые руки перед собой, и тут…
Набрякший осенней влагой полутораметровый слой грунта над распластанным горизонтально телом человека, беспомощно растянувшимся во всю длину, тяжело осел, придавив голову лицом в сырой песок, гнетом оковал, обрекая на неподвижность, находящиеся внутри коварного лабиринта руки, шею, плечи, грудную клетку, сделав непосильным желание высвободиться из плена удушающих объятий сырозема…
Ягодка выбралась на волю, не скоро, вслед за хозяином норы, проложившим путь на свободу через небрежно заткнутый ватником резервный лаз.
Весь вечер и долгую ночь прождав, недоумевая, что произошло, она, подчиняясь одной ей понятной логике, побежала домой. Увы, к гонцу, принесшему недобрую весть, часто бывают немилосердны…
Когда Юрку хоронили, голова у него была седая, как и у его убитого горем отца, шедшего за гробом.
