Сегодня, 18 января, отмечает своё 70-летие наш земляк, писатель и журналист Пётр Любестовский (Пётр Петрович Кузнецов).
Пётр Любестовский — прозаик, член Союза писателей России и Союза журналистов России, член Правления Брянской областной писательской организации, автор остросюжетных повестей, опубликованных в Петрозаводске (Карелия), Саранске (Мордовия), Грозном (Чечня), Бийске (Алтай), Ростове-на-Дону, Туле, Санкт-Петербурге и в Москве.
Родился в 1947 году в деревне Любестово Рославльского района, в семье фронтовика.
Окончил Звенигородский финансовый техникум и Калининский государственный университет. По образованию юрист. Служил в ВС и в МЧС. Подполковник в отставке. Многие годы работал школьным учителем.
Его перу принадлежат восемь книг прозы. Он лауреат литературного конкурса журнала «Милиция» (2007), дипломант Международного литературного конкурса им. В.Каверина (2013), дипломант Международного литературного конкурса «Лохматый друг» (номинация «Рассказы о животных») (2014), дипломант Всероссийского литературного конкурса «Твои, Россия, сыновья!» (2014), лауреат Международного литературного конкурса военных писателей и журналистов «Свет Великой Победы» (2015), финалист IV Международного Славянского литературного форума «Золотой Витязь» (номинация «Литература для юношества») (2013) и Всероссийского литературного конкурса «Настоящий детектив» (2015), лауреат конкурса газеты «Литературная Россия» — «Жить не по лжи» (2015) и Всероссийского литературного конкурса «Герои Великой Победы» (2016).
Сейчас Пётр Любестовский живёт в городе Сельцо Брянской области, где руководит городским литературным объединением «Парус».
От всей души поздравляем Вас, Пётр Петрович, с юбилеем, желаем Вам крепкого здоровья, долголетия, мира, творческих находок и новых ярких публикаций.
Представляем читателям два рассказа нашего именитого земляка.
В КУПЕЛИ БЕЛЫХ ЧЕРЁМУХ
Рассказ
Весна вихрем ворвалась в город.
На исходе марта установились погожие дни, и щедрое солнце усиленно сушило вешние воды, отогревало землю, оживляло природу.
Так длилось весь апрель, а в начале мая все вокруг окрасилось в яркие зеленые цвета. За городом, в пойме реки Десны, на зеленом луговом ковре вспыхнули желтые огоньки одуванчиков. А по-над рекой закучерявились молодые ивы, распустили длинные косы березки, в белые одежды облачились кусты черемушника, расточая на всю округу дурманящие запахи.
Заядлый рыбак Федор Асмолков, тридцатилетний хорошо сбитый мужик, с добрыми светлыми глазами, цвета вешней воды, все свободное время проводил на реке. В пору цветения черемухи хорошо шла на удочку белая рыба — язь, плотва, елец, голавль, уклейка.
Едва река входила в берега, Федор, захватив свои нехитрые снасти – телескопическую удочку, набор крючков, грузил, поплавков и небольшую подхватку, чуть свет направлялся к мосту через реку, чтобы перебраться на другой берег, густо поросший лозняком, ивой и черемушником.
В то погожее майское утро Федор встал по обыкновению рано, наспех перекусил и хотел тайком улизнуть из дома. Но жена проснулась и добродушно, с грустью спросила:
— Опять на весь день — от зорьки до зорьки? А я все одна и одна…
— Надюша, сегодня обещаю вернуться пораньше – дома есть дела, — заверил жену Федор.
За рекой, на высоком взгорье, виднелось большое старинное село Покровское, с полуразрушенной церковью – памятником архитектуры семнадцатого века. Федору доводилось бывать в этом живописном селе. Из Покровского была родом его жена, рано оставшаяся сиротой. Окончив ПТУ, Федор был призван на Северный флот. А после увольнения в запас устроился на завод токарем. Там и положил бывший моряк глаз на молодую станочницу Наденьку Тихомирову, стройную, как осинка, блондинку, с косой по пояс, в руках у которой работа спорилась.
Федор долго любовался девушкой издалека, а когда осмелился и проводил домой, то немало узнал о ее нелегкой судьбе. Мать Нади тяжело болела и ушла рано, когда девочке не было и десяти лет. Отец попытался заглушить горе вином. Возвращаясь с работы в сильном подпитии, свалился с моста в ледяную воду и утонул в реке. Надю, оставшуюся сиротой, направили в детский дом, где девчушка хлебнула горя по самые глаза.
Федора глубоко тронула судьба девушки и в его сердце закралась жалость к ней, а она, как известно, первый признак настоящей любви. Надя жила на частной квартире, скудно питалась, одевалась скромно. Федор решил, что отныне ответственен за благополучие девушки, судьба которой оказалась так немилостива к ней. Парень был предельно внимателен к Наде, на каждое свидание приносил ей сладости, а с получки небольшие подарки, чем еще больше расположил девушку к себе.
Асмолков все чаще задумывался, как в дальнейшем облегчить Надину жизнь. Но о женитьбе пока не помышлял – сам еще не встал, как следует, на ноги. Однако, видя, как за красавицей Надюшей увиваются ребята в цеху, Федор, боясь потерять девушку, все же решился на ответственный шаг, будучи уверенным в том, что без Нади ему не прожить.
Мать Федора – Тамара Михайловна, не одобрила выбор единственного сына – бесприданница невестка ее не устраивала. И Федор, опасаясь, что Наде тяжело будет ужиться со сварливой свекровью, принял решение сразу же после свадьбы уйти с женой на частную квартиру.
Трудно пришлось молодым в первые годы совместной жизни. За непослушание, родители помощь сыну не оказывали, и молодоженам приходилось рассчитывать только на себя. А своих средств едва хватало, чтобы свести концы с концами.
Но тут умерла бабушка Федора – Дарья Семеновна, горячо любившая внука. Как это ни прискорбно звучит, но старушка, уйдя в иной мир, облегчила участь молодой семьи, оставив в наследство внуку свою хибару.
Федор сумел потихоньку наладить старую избу – благо руки у него были хозяйские: подвел новый фундамент, заменил подгнившие бревна, сменил подоконники и лутки, вставил новые рамы, обшил стены вагонкой, перекрыл шифером крышу. И дела у Асмолковых пошли на лад.
Теперь можно было подумать и о первенце. Но тут у Надюши раз за разом случилось два выкидыша. А потом она долго лежала в отделении гинекологии городской больницы, надеясь с помощью врачей все исправить. Но при выписке слова лечащего врача не оставили никаких надежд: «Весьма сожалею, но у вас нет шансов, чтобы иметь своего ребенка…»
Надюша тайком плакала, виновато прятала глаза, а Федор всячески успокаивал жену и убеждал, что следующей весной аист обязательно принесет им первенца. И сам свято верил, что в их доме рано или поздно зазвенят детские голоса и их жизнь наполнится новым смыслом. Однако время шло, и с каждой весной их надежды на первенца таяли как прошлогодний снег. Надюша, чувствуя свою вину, замкнулась и все больше уходила в себя, постепенно отдалялась от мужа. А Федор не знал, как ее утешить, как облегчить ее страдания.
Чтобы не видеть Надиных глаз, полных отчаяния и тоски, Федор уходил на реку. Там он был в своей стихии и на время забывал о беде, о глубокой печали в глазах жены, а если и вспоминал, то с верой в то, что все непременно наладится. «Если жить правильно, по совести, то всегда можно надеяться на перемены к лучшему, — утешал себя Федор. – Врачи ведь тоже люди и тоже ошибаются…»
На реке Федор давно облюбовал себе укромное место и с той поры старался его не менять. Особенно хорошо здесь было по весне, в дни обновления природы и буйного майского цветения.
Устроившись на старой поваленной раките, среди белых, словно заснеженных ветвей черемухи, Федор, налаживал снасти, готовил наживку и забрасывал удочку под пышный ивовый куст, купающийся в тихой заводи.
Цветущая черемуха искрилась на солнце белыми хлопьями, пьянила и дурманила сладким ароматом, навевала светлые мысли, вызывала приятные воспоминания о первых свиданиях с Надей, о первом поцелуе…
Но предаваться воспоминаниям мешала поклевка, которая в это яркое весеннее утро была на редкость отменной. Федор едва успевал снять блеснувшую на солнце чешуей плотвичку и наладить новую наживку, как поплавок вновь уходил под воду. Федор резко подсекал, и над водой, извиваясь и блестя серебром, взмывала новая рыбешка. Федор наблюдал, как в чистой заводи играла стая юрких рыбешек, мелькая темными спинками и красными плавниками, ловко заглатывая при этом его подкормку.
Федор так увлекся, что не сразу услышал, как в зарослях черемушника, кто-то тихо пропищал. Федор прислушался. Писк повторился. «Не могу понять, что это? Птица – не птица?» – подумал про себя рыбак и вновь прислушался. Теперь ему показалось, что этот звук принадлежит младенцу.
Асмолков обернулся и вновь прислушался – слабый писк повторился. «Может, от черемухового дурмана моя голова пошла кругом?» — мелькнула догадка у рыбака.
Федор встал, воткнул в землю удилище и направился в зеленую чащобу. Не пройдя и десятка шагов, под старым раскидистым деревом, на белой простыне из опавших лепестков черемухи, он заметил розовый сверток.
Федор подошел поближе и увидел грудничка. Судя по всему, это была девочка. Она смотрела на него, не мигая, широко распахнутыми глазами. На пухлых щечках ребенка блестели прозрачные бусинки слез. В одной из этих бусинок барахтался маленький коричневый муравей. Рядом лежала пустышка.
Федору послышалось, что неподалеку кто-то прошел, хрустя валежником. Он сорвался с места и, раздвигая ветви кустарника, бросился в сторону тропинки, петляющей вдоль реки. Тропинка была пуста. «Наверное, показалось», — подумал рыбак.
Асмолков вернулся назад и заглянул под куст черемухи, укрытый крупными белыми гроздьями. Сверток лежал на прежнем месте. Лицо девочки было красным. «Видимо, от крика», — подумал Федор. Девочка вновь пискнула. Федор робко шагнул к ней, поднял сверток на руки. Подолом рубашки осторожно вытер лицо девочки, затем вытер и поднес к губам пустышку. Девочка приняла ее и сделала несколько сосательных движений.
Федор чуть отвернул краешек одеяла, закрывавший лицо девочки и оттуда выпала записка – тетрадный лист в клеточку, сложенный вчетверо. Федор поднял записку, развернул. На листке небрежно было нацарапано: «Мне ребенок не нужен. Я от него отказываюсь. У меня он все равно погибнет. А утопить его я не могу». Внизу стояла неразборчивая подпись.
Некоторое время Федор стоял молча, смотрел на девочку и о чем-то размышлял. И вдруг рукой почувствовал, что одеяло девочки снизу мокрое.
— Описалась, бедняжка! Надо скорее бежать до дому, — вслух произнес Федор, словно подав себе команду.
Он решительно сунул записку в карман, вернулся к заводи, смотал одной рукой удилище и стал пробираться сквозь густые кусты, оберегая розовый сверток, словно драгоценную хрупкую кубышку, готовую рассыпаться от любого неловкого движения.
Встречные прохожие с удивлением смотрели вслед рыбаку, когда он с удочкой на плече шагал в сторону города, прижимая к груди сверток с младенцем, закутанный в куртку-ветровку.
— Вот Надюша, нам Господь послал за наши страдания, — протягивая жене сверток, с дрожью в голосе произнес Федор и смахнул рукавом пот со лба.
— Откуда это? – всполошилась Надя, принимая сверток и глядя на мужа встревоженным взглядом. – Где ты взял это милое глазастое существо?
— Все потом объясню, — сказал Федор. — Сейчас надо перепеленать – она вся мокрая, а то не ровен час, еще заболеет…
Надюша засуетилась, уложила ребенка на кровать среди пухлых подушек, дрожащими руками достала из комода припасенное детское белье – пеленки, распашонки, пинетки, шапочки. Быстро приготовила ванночку с теплой водой, распеленала девочку. Вместе с Федром искупали крошку. После водной процедуры, Надюша укутала малышку в вафельное полотенчико, тщательно вытерла, переодела, дала пустышку. А Федор тем временем хлопотал у плиты – готовил кипяченое молоко.
Девочка слегка попискивала, но все процедуры перенесла терпеливо, а когда напилась тепленького молока, тотчас уснула среди пуховых подушек.
Надюша присела рядом на кровать, стараясь не дышать на ребенка.
— Ну и где ты нашел эту кроху? – вновь взволнованно спросила она, не отрывая взгляда от нежного лица девочки.
— Там, на берегу, в зарослях белых черемух, — показал рукой Федор в сторону реки. – Поначалу глазам своим не мог поверить. Думал, что это галлюцинации от сладкого черемухового дурмана, на котором настоян воздух у реки. Потом попытался отыскать того, кто оставил ребенка на произвол судьбы. Но где там. Этого бессердечного человека след простыл…
— Ой, — воскликнула встревоженная Надюша. – И я не могу поверить! Такую кроху на произвол бросить. А к нам не предъявят претензий? – испуганно посмотрела она на мужа. Вдруг обвинят в краже чужого ребенка. Как мы тогда докажем свою невиновность?
— Не волнуйся понапрасну. Никто нас не тронет. Я всю дорогу думал о том, как могло случиться, что именно нам, бездетным, ребенок будто бы с небес свалился. И пришел к выводу, что кто-то сделал это преднамеренно – подбросил ребенка, заведомо зная, что своих детей у нас нет. И, зная нас, был уверен, что мы его не оставим, обязательно подберем, вырастим и воспитаем это милое дитя…
— Неужели следили за тобой, изучали места, где ты бываешь? – с изумлением посмотрела Надюша на Федора. – А ведь могли поступить и по-другому – например, положить сверток с девочкой нам на крыльцо, но, видно, испугались, что здесь их кто-то заметит.
— Вполне возможно. Но все это могло произойти и случайно – так, видно, Бог повелел. Но теперь это не важно. Главное, что ребенок не пропадет — он в надежных руках.
— Но ведь могут отобрать – не поверят, что все так вышло, — с горечью сказала Надюша.
— А у нас, на этот случай, имеется охранная грамота, — загадочно улыбнулся Федор.
Одним движением, словно фокусник, Федор извлек из кармана записку и протянул жене. Дрожащими руками Надюша развернула листок, быстро пробежала глазами неровные строчки и заплакала.
— А вот это зря, — обнял жену Фёдор и прижал к своей широкой груди. — Не надо плакать, а то дочка проснется. Лучше подумай, как мы ее назовем. Я предлагаю назвать Майей. Очень красивое, светлое, весеннее имя. Ты не против?
— Нет, не против, — прошептала Надюша, одарив Федора ласковой, благодарной улыбкой.
ВОЛКИ
Рассказ 
На Лазоревку опускался ранний зимний вечер.
Семидесятилетняя бабка Аксюта поужинала в сумеречной полутьме и присела на широкую лавку у окна. Сидела долго, всматриваясь в стекло, покрытое толстой узорной изморозью и прислушиваясь, как беснуется за окошком неуемная вьюга. Незаметно задремала под унылое завывание ветра. Когда начала клевать носом, встала, сняла душегрейку, трижды осенила себя крестом и полезла на полати.
В загибающейся деревушке Аксюта последние годы жила одна. С тех пор, как сгорела при загадочных обстоятельствах изба бабки Терешихи, ее хата осталась единственной в Лазоревке. Некогда крепкая послевоенная изба смотрелась теперь сиротливо среди чужих одичавших садов и стала чем-то похожей на свою старую, изможденную деревенским трудом хозяйку.
Муж Аксюты, дед Гордей, скончался от фронтовых ран вскоре после войны. Дочку Надю Аксюта поднимала одна. Та выросла ладной, ядреной девкой и укатила к тетке на Урал. Там быстро выскочила замуж, но, обжегшись на запойном пьянице, так же быстро разорвала с ним всякие отношения. Вскоре вышла повторно и вновь неудачно. А потом пропала. Сестра писала Аксюте, что в поселке ходят слухи, будто бы Надьку подстерег на узенькой дорожке ее первый муж и пришил под пьяную лавочку. А их дочка Настенька попала в детский дом. Аксюта разыскала след внучки и попыталась забрать ее к себе, но у нее ничего не вышло. То ли девочка не захотела ехать в эту глушь, то ли чиновники не позволили старухе опекать малолетнего ребенка, одному богу известно. Даже ответ на свои письма Аксюта не получила…
Аксюта лежала и слушала, как воет в трубе ветер. Сон куда-то пропал. Она ворочалась с боку на бок и тяжело вздыхала: «Наметет метель сугробы – не выберешься из избы. А в сарае соломенная крыша прохудилась. Подберутся волки и вытащат через дыру кормилицу – козочку Зойку. Уже не раз доводилось видеть волчьи следы у сарая… Тогда верная погибель…»
От резкого стука в дверь Аксюту будто ветром сдуло с полатей. Она спустилась вниз, прилипла к окну. «Опять пришли полицаи», — чертыхнулась тихонько старушка. Сердце ее зашлось от страха — кровь молоточками застучала в висках. На ватных ногах Аксюта подошла к двери, сняла с дверной петли крючок.
— Кто там? – крикнула она в сени.
— Открывай, бабка Аксюта, своих не узнаешь, — раздался знакомый пропитой голос за дверью.
В этот день почтальонша Галя принесла Аксюте пенсию. Сумма была невелика – всего две с половиной тысячи рублей. Но этих денег Аксюте вполне хватило бы прожить месяц и даже немножко отложить на смерть. Однако с недавних пор Аксюта своими деньгами не распоряжалась. Аккурат в день получки к ней наведывались ее племянники-погодки тридцатилетние Колька и Лешка Зубовы из соседней Рябовки и отнимали все до копейки.
— Зачем тебе деньги, бабка? – нагло заявляли пьяные бездельники. — Что надо мы тебе в автолавке купим. Так что с голоду не умрешь…
Приносили несколько буханок хлеба, пачку соли, бутылку подсолнечного масла, мыло и спички. С этим и жила Аксюта целый месяц. Когда хлеб кончался пекла лепешки из старых запасов муки. А еще варила картофельный суп и забеляла его козьим молочком. Лишь однажды она осмелилась спросить у племянников сдачу. Старший из братьев Колька, осклабившись, ответил: «У нас, как у попа, сдачу, бабка Аксюта, никогда не спрашивай».
Как-то к ней заглянул родной брат Андрей из Рябовки и спросил:
— Как тебе живется, сестра?
Аксюта набравшись духу, возьми да и расскажи ему о его сынках-супостатах.
— А что я могу с ними поделать?! — с отчаянием ответил брат. – Они и у меня пенсию отнимают: напьются и берут за горло…
— И в кого они уродились такие злыдни? Безжалостные да еще бездельники, каких свет не видывал, — горько вздохнула Аксюта. – Ты-то совсем другой человек, да и у Анюты твоей, царство ей небесное, была на редкость добрая душа…
— Сам ума не приложу в кого пошли эти выродки. Даже трезвыми на людей отдалённо похожи, а будучи пьяными и подавно на дикое зверье смахивают…
Аксюта сама знала, что племянники страшны в пьяном угаре. Осенью она припрятала на похороны деньги за проданную лишнюю картошку. Прослышав об этом, хмельные братья нагрянули к Аксюте и попросили отдать им выручку на похмелку. Аксюта отказала. И тогда грабители всё в избе вверх дном перевернули. При этом скрипели зубами и грозили старушке: «Нам позарез нужны деньги. Не отдашь по-хорошему – хату подожжём». И Аксюта, трясясь от страха, вынуждена была отдать негодяям последние гроши.
И на этот раз она выложила все до копейки. Просить о чем-то пьяных племянников в темное время суток она не решилась.
Довольный солидным кушем Колька, подмигнув Лешке, сказал:
— Ладно, бабка Аксюта, за твою доброту побалуем тебя сладеньким – сахару и жамок купим. Хотя жамки тебе будут не по зубам. В автолавке они всегда черствые, как камень…
Когда племянники ушли, Аксюта забралась на печь. Долго вздыхала и корила себя за то, что совершила большую ошибку, скрыв от участкового правду о вымогателях. Почтальонша Галя, видя, что бабка Аксюта исправно получая пенсию, перебивается кое-как, с хлеба на воду, сообщила участковому о несчастной старушке. Тот навестил Аксюту и долго расспрашивал о житье-бытье. А в конце беседы прямо спросил:
— Это правда, Аксинья Семеновна, что вас племянники из Рябовки обижают?
Аксюта призадумалась, стоит ли говорить правду, а то, как бы потом боком не вышло, и, опустив голову, сказала:
— Да нет, они заглядывают редко. Помогают понемногу – дрова на зиму заготавливают, воду приносят из колодца, продукты из автолавки. Мне ведь самой по сугробам трудно добираться…
Перед сном Аксюта по привычке поговорила с Гордеем, всплакнула, пожаловалась: «Ох, и трудно мне без тебя, муженёк. Кабы ты был жив, не пришлось бы терпеть столько страданий и унижений. Пуганул бы этих злодеев из ружья – дорогу бы к нашей хате забыли… Дров бы запас вволю, крышу бы поправил, куропаточку бы с охоты принес… Охотник ты был удачливый – редко без добычи являлся. Видно, не зря столько лет до войны на границе служил – повадки зверушек и птиц изучил, как свои пять пальцев. «Везучий», — судачили меж собой бабы, а я отвечала завистницам: «Везет тому, кто сам везёт». И то, правда. Трудяга был, каких поискать. Успевал и по хозяйству помочь, и за дочкой приглядеть, и отмахать на охоте добрый десяток верст… Жалел меня, а в дочке так вообще души не чаял. Думала, вот Господь мне счастье послал. Но оно оказалось таким коротким. А все война проклятая виновата – искалечила всего, силы отняла…»
Утром, после замети, Аксюта долго чистила дорожки от дома к колодцу и к сараю. У сарая снегу набило по самую стреху, и старушка вновь подумала о Зойке. Раньше Аксюта втыкала колья в сугроб, чтобы волки не забрались через крышу в сарай и не зарезали ее кормилицу. Теперь же сугроб был велик, и забраться на него, и тем более расчистить снег, у Аксюты не было сил. «Надо супостатов просить, чтобы крышу починили, ежели не пьяными заявятся», — решила Аксюта.
Племянники пришли навеселе, принесли тот же набор продуктов, что и прежде. Аксюта стала выкладывать продукты из сумки на стол и, не обнаружив сахар, спросила:
— А где же сладкое?
Старший из братьев ухмыльнулся и сказал:
— Старикам сладкое противопоказано. Сахарный диабет сплошь людей косит. Лучше молочко, бабка Аксюта, вместо чая пей. Это гораздо полезней, особенно козье.
Аксюта промолчала, а потом сказала:
— За Зойку боюсь. Волки повадились к сараю. Как бы через крышу не вытащили, прохудилась вся…
— Ежели надо – враз починим. А если заплатишь хорошо, то и волков изведем. Одним словом, все дело в цене, бабка Аксюта.
— Дак, откуда же у меня деньги?! Я ж вам все отдаю, — слегка возмутилась Аксюта.
— Ну, тогда жди, когда волки Зойку твою приговорят, — сказал напоследок Колька.
Неделю спустя вновь разыгралась вьюга. Словно чувствуя беду, Аксюта дольше обычного сидела на лавке у окна и пристально всматривалась в непроницаемую мглу, прошитую белесыми стежками снегопада.
А поутру Аксюта вновь расчищала дорожки. И когда пробилась к сараю и открыла замок, сердце ее зашлось, и перед глазами поплыли красные круги. Аксюта покачнулась и едва не упала на пороге — Зойки в сарае не было. Посреди сарая белел сугроб, а в крыше зияла большая дыра. Аксюта смотрела и не верила своим глазам. Спотыкаясь, словно пьяная, она прошла в сарай, тихонько позвала козу, но та не ответила ей как прежде своим блеянием. Аксюта проверила все углы, попыталась найти следы волчьей пирушки, но Зойкиной крови нигде не обнаружила.
Аксюта все поняла. Кое-как, опираясь руками на стену, она добралась до входа в хату и, присев на обледенелое крыльцо, горько заплакала и запричитала: «Какая же я простофиля, ведь сама надоумила этих негодяев, сама дала подсказку… Лучше бы на зиму козочку в дом забрала. Что же теперь делать моей горькой головушке?! Мука кончилась, хлеба нет, кормилицу увели… Все, конец пришел, конец…», — качала головой и приговаривала вовсе обессилевшая Аксюта…
В тот день бабке Аксюте пришло долгожданное письмо с Урала от ее внучки Настеньки. Почтальонша Галя первым делом заглянула в Лазоревку, надеясь порадовать старушку, но нашла ее закоченевшей в сугробе у крыльца.
Фото к рассказам Павла Данилевского https://ok.ru/fotoroslavl https://vk.com/roslavl_krasiv
